Русский Рэмбо для бизнес-леди - Страница 17

Поняв, что плетью обуха не перешибешь, с тяжелым сердцем покинул отец Мирослав Закарпатье и перебрался под Калугу, где ему определили приход его расстрелянного деда. Прослужив в нем год, от тоски по своей закарпатской златоглавой красавице впал отец Мирослав в беспробудное пьянство. В пьяных угарных снах стали ему являться видения о погибели церкви православной и о разорении земли русской.

Являться в событиях, которые вскорости случались.

Рассказывал он по пьяному делу о своих видениях некоторым прихожанам, и те шарахались от него как черт от ладана. Дошло до церковного начальства…

Там хоть и неплохо относились к отцу Мирославу, но, посчитав его видения промыслом дьявольским, а пьянство делом непристойным, лишили Мирослава сана. И стал Мирослав попом-расстригой, каких на Руси в смутные времена бывает тьма-тьмущая. Бороду он сбрил, но в мирскую одежду облачаться не стал.

Так и ходил в сутане поповской.

Может быть, и спился бы отец Мирослав и стал бы обыкновенным бомжем, да высмотрела его одна прихожанка польского происхождения, лет на десять его моложе. Привела в свой дом, отмыла, подкормила и душу его, заледеневшую было, бабьими ласками отогрела. Сначала-то он смотрел на нее как мышь на крупу, но, когда она понесла от него, он почему-то сразу почувствовал вкус к семейной жизни и с затаенной радостью ждал появления нового шляхтича Шабутского.

Из Москвы на освободившийся приход прислали старичка священника, тихого и в церковных требах усердного, но прихожане по всем надобностям шли по-прежнему к Мирославу, так как за неумолимо сбывающиеся пророчества стали почитать его чуть ли не святым, незаслуженно за правду и веру пострадавшим. И негласно детей крестить к нему несли, и соборовать приглашали, и на исповеди грешные души облегчать приходили, и открывшийся магазин или ресторан какой звали святой водой окропить.

А года три назад перехлестнулись пути его с уголовной братвой. То просили его кровавую разборку между ними предотвратить, то деньги, не праведно добытые, по справедливости поделить, то тайно отпеть другана, получившего пулю или перо под ребро на бандитской разборке, которую лучше не засвечивать у ментов… Правда, когда братва попросила его быть хранителем общака, он наотрез отказался, чем, к удивлению своему, нажил еще больший авторитет у братвы.

Дальше больше: с такими же просьбами стали к нему обращаться и бывшие партийные секретари, ставшие банкирами, бывшие директора заводов, ставшие их хозяевами, городские власти и даже милицейское начальство. Никому не отказывал отец Мирослав, всех мирил: и партийных, и милицейских, и братву, благо те и другие щедро "отстегивали" от доходов своих. Полученные от них деньги и деньги от мелкой коммерции, которой пробавлялся он, не доверяя почте и телеграфу, регулярно сам отвозил в Закарпатье и отдавал в руки новому настоятелю прихода на восстановление своей Златоглавой.

Возвращаясь из последней поездки, завернул отец Мирослав в один сельский приход под Одессой, повидаться с настоятелем его отцом Иовом – с одним из "долгогривых" бамовской шоферской бригады. Относился Мирослав к нему с уважением за его крестьянскую основательность в вере и в делах житейских.

А еще и потому, что, когда вспыхнула вдруг кровавая междуусобица в соседнем Приднестровье, отец Иов счел своим долгом отправиться на боевые позиции.

Там он причащал в окопах перед боями донских казаков, соборовал умирающих и служил скорбные погребальные молитвы над их братскими могилами.

Отца Иова Мирослав нашел в постели разбитым поясничным радикулитом. Рядом с его кроватью со сварливым клекотом расхаживали индюки, а с поповского подворья доносилось мычание некормленых и недоеных коров, кудахтанье кур и требовательный гусиный гогот.

При виде гостя ладная из себя, крутобедрая хозяйка кинулась накрывать крестьянской снедью придвинутый к постели стол. Потом в душевных разговорах под обильное возлияние крепкой монастырской настойки поведал ему прикованный к постели отец Иов о крайней своей нужде: ехать сегодня вечером в Москву по церковным делам.

– Церковные-то дела подождут, когда на ноги встану. Дак вот племяннику обещал по дороге одно богоугодное дело сделать, да, видно, не судьба уж, – посетовал он.

– Что за богоугодное дело-то? – заплетающимся языком спросил отец Мирослав.

– Дак, в поезде присмотреться к троим мужикам, ежели понадобится помощь им в нужде какой, дак помочь по-христиански.

– Присмотреться? В нужде помочь?.. – удивился отец Мирослав. – Они что, дети малые?..

– Из православной Сербии они, войники, – шепотом сообщил он.

– А-а, иностранцы! – отмахнулся Мирослав. – Эти рабы божьи помощь себе за доллары сами окажут.

Болей на здоровье, отче, и не рви душу понапрасну.

– Наши они – офицера, – опять покосившись на дверь, зашептал тот. – Пять лет воевали в Сербии за православное славянское дело. Говорит племяш: истинно, как дети малые, растерялись они… Говорит: как волки, по сторонам зыркают, понять ничего не могут… Воевать-то подались, когда еще "Союз нерушимый" был, а вернулись-то вчерась токмо. А тут "нэзалэжнисть", понимаешь, оскал звериного капитализма, чтоб он сказився, растуды его в качель!..

– Да-а, – пьяно перекрестился отец Мирослав. – Есть отчего голове кругом пойти и завыть по-волчьи…

Постой, постой, отче, – собрал он складки на лбу. – Вроде бы какие-то такие, из православной Сербии, в вещих снах моих намедни являлись…

– Обижайся не обижайся, Мирослав, а вещие сны твои от лукавого! – рассердился отец Иов и три раза перекрестился заскорузлой крестьянской щепотью. – Он, чертяка, тобой туда-сюда, как помелом, крутит.