– Сначала взрывают мою машину, потом. Какой-то старый уголовник, твой друг, доводит моего мужа, уважаемого человека, до сердечного приступа… Наконец, в мой дом врывается банда ряженых казаков, от которых разит навозом, и виновник моих страданий – мой бывший муж – диктует мне свои условия.
– Оля, к взрыву в машине я не имею отношения.
А если бы не эти ряженые казаки, лежать бы мне сейчас в мешке из-под цемента на дне Москвы-реки – врубись – по заказу твоего мужа, уважаемого человека, за десять тысяч баксов…
– Сима жмот!.. Я за твою жизнь дала бы гораздо больше… Господи, зачем ты явился ко мне!..
– А к кому еще в Москве мне оставалось явиться?
Кроме тебя и… Ники, у меня никого не осталось.
Ольга опустила в размазанной туши глаза и ошеломленно прошептала:
– Господи, он все еще любит меня?..
– Прости за прошлое, если можешь, – сказал Скиф, подойдя к ней. – Обещаю тебя ничем не беспокоить. Ты меня больше не увидишь. Телефон и машину я верну через месяц.
Он осторожно нагнулся, поцеловал Ольгу в пушистый завиток за ухом и тихо вышел.
После его ухода Ольга нажала кнопку "ленивца" – на стене, напротив кровати, на экране небольшого японского телевизора, появилась картинка происходящего в гостиной ее дома, спальня наполнилась грубыми мужскими голосами…
…Разбойного вида мужик с ужасным шрамом через всю щеку втащил в гостиную упирающегося Серафима, в сломанном пенсне, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Сима рвался назад в дверь, но мужик бесцеремонно толкнул его в кресло.
После этого мужик со шрамом подтащил к креслу упирающегося Нидковского и громко спросил:
– Пан Нидковский, три наши жизни оценил в десять тысяч баксов этот мешок с говном?
– Мне угрожали, и я не посмел отказать уважаемому деятелю… Я старый и больной… Простите меня, Серафим Ерофеевич! – пролепетал он и бросился на колени перед Симой.
Тот оттолкнул ногой его с такой силой, что он отлетел к двери, под ноги входящему в гостиную Скифу.
– Держи себя в руках, Семен! – успел тот схватить за рукав рванувшегося к Симе кипящего яростью Засечного.
– Скиф, если б не твоя баба тут жила, я б этому пидору гнойному глаз на жопу натянул! – вырвал руку Засечный.
Ольга нажала кнопку "ленивца", и спрятанная в гостиной, в гуще синтетических цветов, телекамера укрупнила лица Скифа и Засечного.
– Осторожнее на поворотах с бабой! – крутанул желваки по скулам Скиф. – У меня, поручик Сечна, счеты с ним покруче твоих, а, как видишь, терплю.
– Уходим. С женой поговорили по-хорошему. Достигнут, как говорят, консенсус…
– Скиф, можешь в морду дать… Как же она – такая баба: с мозгами и вся из себя… Как же она может с таким, прости господи?..
Ольга еще укрупнила лицо Скифа и, зажав рот ладонью, ждала его ответа.
– И вся из себя, и с мозгами, – зло ответил тот. – Только мозги у них, поручик Сечна, устроены, видно, не так, как у нас с тобой… Мы, из окопов, их не понимаем, а им, из дворцов, зачем нас понимать? Нас можно за баксы заказать – и нет проблем… Поедем отсюда, Семен.
– Лопины казаки хотят бросить в твой гараж какие-то ящики на пару дней.
– Вот и поедешь с ними. А я к себе на квартиру.
– Она же засвечена!
– Предупрежу Анну.
– А если и она на них работает?
Ольга не сводила с печального лица Скифа наполненных слезами глаз.
– Она – не Ольга, – ответил Скиф, и слезы сильней потекли по щекам Ольги. – Анна – дочь моего полкового командира по Афгану. Подъезжай потом к нам, ночь как-нибудь перекантуемся, а завтра переберемся под крыло деда Ворона, – сказал Скиф уже в двери гостиной.
Ольга смахнула слезы и переключила кнопки на "ленивце" – на экране телевизора появился вход в гараж…
…Длинный, сутулый казак распахнул перед Скифом ворота, и тот, бросив хмурый взгляд на ее любимца – молочно-белый "Мерседес-500", сел за руль.
При виде мелочно-белого красавца, выезжающего из гаража, у Засечного округлились глаза и он, подергав рыжий хохолок, лишь мог выдохнуть:
– Аппарат, блин!..
– Пожалте, граф, – распахнул Лопа дверцу "Мерседеса" перед трясущимся Нидковским.
Тот втиснулся бочком на заднее сиденье и покосился на Скифа:
– А мне теперь куда, господа?..
– На "Мерседесе" в дворянское собрание, – засмеялся севший на переднее сиденье казак. – В твоей резиденции, граф, отныне прописана казацкая станица.
– Господа, надеюсь, пошутили насчет моей резиденции? – напомнил о себе Нидковский.
– Какие тут шутки, – бросил, не поворачиваясь, Скиф. – Собственность твоя нами экспроприирована. Забирай свои манатки из садика и будь ласка: сгинь на веки вечные, ваше сиятельство.
– Вполне по-ленински, – нашелся Нидковский.
– Эх ты, буржуй несостоявшийся, – засмеялся Лопа. – Если бы по-ленински – в расход тебя с твоими хозяевами, и весь сказ…
В зеркале заднего обзора Скиф увидел, что по щекам Нидковского текут слезы. Скиф не переносил слез – ни женских, ни детских, а мужские слезы у него вызывали приступы бешенства.
– В чем дело? – резко спросил он, тормознув на обочине.
Нидковский посмотрел на него глазами побитой собаки и, заикаясь, пролепетал:
– Не могли бы вы э.., э.., оставить меня хотя бы сторожем при моей экспроприированной собственности? Я мог бы по совместительству круглые сутки дежурить на телефоне и принимать заказы ваших клиентов. Э.., э.., э… Я боюсь бандитов Мучника, кроме того, у меня, видите ли, э.., э.., семейные обстоятельства.
– С женой, что ли, разбежался, граф?
– Э.., э.., э, собственно, обстоятельства с дочерью.